alex, 35 - 26 мая 2010 18:39

Аз есмь
Смелость для философа - редкое качество. В основном люди пишут или умно или красиво. Как Ницше, который сочиняет убедительно и красиво, но уж никак не смело. Чего - чего, а отваги в нем нет. Он никогда не говорит, что думает, как делали твердые и бесстрашные Сократ, Платон, Гераклит или даже Маркс. Он вечно прячется за пространственную метафору как резвый, но не очень талантливый поэт. Таким как он очень просто подражать. Ему теперь все и подражают. Поскольку как оказалось, что все - тоже нерезвые и не слишком талантливые. А ведь Ницше не осмелился сказать даже самые простые вещи. К примеру, - хуже зла, или - лучше добра. Он говорит, - по ту сторону добра и зла.
Если бы мы посмели взглянуть на свои мысли прямо, посмотреть им в лицо, мы увидели бы, какая это чушь - наши мысли.
Честность тоже, очень опасная штука. Она позволяет разглядеть в себе карлика.
Ницше робкий мыслитель, потому, что сам не знает, что ему нужно.
Не хватает бесстрашия сказать, какой сверхчеловек ему необходим. Словно не понимает, что восставленный обобществленной мыслью Бог, которого он теснит своими жалкими потугами, дал ему не картину, а палитру. Ведь то, что вокруг него было, что окружает нас, еще не совсем мир, а сырье, материал для работы, план, набросок, ви́дение. Осталось понять, что мы хотим изобразить. И приступить. А поскольку у нас могут отрасти крылья, хорошо бы время от времени думать о том, как научиться летать. А то может произойти казус и придется таскаться с крыльями по земле. Крайне неудобно и скучно. Иметь крылья и не летать, - означает быть неполноценным ангелом. А это уже не ангел, это мыслящая курица, - какой-нибудь метациплинарий или что похуже.
Любая, даже самая неудачна жизнь, хоть раз была хороша. Хоть раз она напоминала детскую сказку. Это стоит запомнить. Потому что прелесть сказок состоит в том, что их герой способен дивиться, но не пугаться. Если он испугается великана, то ему конец, а если он великану не дивится, - то конец сказке.
Смелость философии состоит в том, чтобы удивляться даже тогда, когда нестерпимо страшно. Так Иоган Скотт Эуригена, зная чем может закончится история с называнием имени Бога, в услышание полагал, что вернее всего звать его именем Nihil (Ничто): - Он сам не ведает, что он такое, поскольку не совместим ни с каким что...
Повелитель ацтеков Монтесума говорил, что у шута научишься скорее, чем у мудреца, ведь шут осмеливается говорить правду. Царь антиподов знал и понимал то, что не могли понять демократичные афиняне, когда казнили Сократа. И еще, мне часто вспоминается фраза Джойса, - история - это кошмар, от которого я хочу очнуться. Во всяком случае, я знаю как минимум одного человека, у которого хватило храбрости перебороть онтологический ужас перед миром и сделать это. Им был непальский царевич Сиддхартха, - в возрасте тридцати лет он пробудился и стал Буддой.
Дааа…, все достойны и все отстранены… Воспринимая все это и так, можно стать сибаритом скорби, замерев на цырлах между Нагорной проповедью и рассуждениями Марка Аврелия, - Наедине с собой. Тогда моим абсолютом и моей вечностью будет максима, - Аз есмь, - кинжал и рана…
Можно, было бы, если бы в мой мир не приходили искупители, указывающие нам на никчемность наших снадобий и ядов, назначенных нам всеми этими специалистами по безысходному счастью, - мои мысли.
И до каких только искушений, до каких крайностей не доводит нас эта лучезарная ясность ума, которую они вливают в нас своими словами о жизни.
Такое дармовое блаженство, - итог развития цивилизации, её единственный разумный результат.
Еще вчера я готова была заточить себя посредством молчания, посредством гримас, кривляний и судорог, находясь в центре космического по своим масштабам фарса, теряя просветленность и надежду. Но вот приходят они с дарами доступными всем без исключения.
- Бери - не хочу!
И показали мне светящиеся следы, запечатленные во вселенной нашей застывшей в детстве расой.
И сказали мне, что в наших богах, мы почитаем наши же собственные поражения, мечты и слабости, только приукрашенные.
Так я обрела новое дыхание и новые слова.
Да и какой смысл бунтовать, - подумала я, - если в результате, мир, в котором я маюсь, остается целым, невредимым и ненаправленным.
И еще я отчетливо поняла, что если вдруг снова загрущу, или задумаюсь о пустом, присматриваясь к страданиям чужих мне людей, я знаю наверняка, они снова придут ко мне, мои искупители, посланные беспокойством моего сознания, мои спасители без последователей, обреченные практиковать выродившиеся формы счастья, сомнения, любви - мои утешительные мысли, и моя музыка… Дали послушать The Complete Original Jacket Collection. Прощайте угнетенность под бременем тысячи океанов, неспешность весеннего обновления, провокации солнца и дождя, птицы, люди, звери и рогатые олени, потенциальные изверги, не переносящие вида крови, и невозмутимые мудрецы, книжные императоры-злодеи, которым я всегда немного завидовала, и которых всегда закалывали на самом пике их злодейств.
До свиданья все. Потому что, подобно слезе слепца, я отдаюсь в руки Гленна Гульда, на милость Баха, Хиндемита, Моцарта и всех остальных, тех, кого музыкант будет играть мне часть сегодняшнего вечер и часть предстоящей ночи...
(Похитители снов)

• 
• 
•